Вам когда-нибудь приходилось любоваться трупиком засохшей бабочки? А засушенным цветком – плоским, ломким, засушенным между страниц книги, или розой, приятно-потускневшей, объемной, словно живой, но более скромной, не режущей глаз яркими красками? И, конечно, осенние листья. Вечная, застывшая красота.
Не оттого ли в человеческом сознании тусклые краски ассоциируются с печалью? Лето вызывающе, вульгарно-яркое, кричащее, дисгармоничное. Осень – гармония цветов, идеальная сочетаемость. Дорогие вещи не бывают яркими. Искусство не бывает вульгарным. Тусклые цвета, меж которыми стерта граница, единообразие, которое порождает гармонию. Живопись не терпит сочных пятен – по крайней мере, классическая живопись, которая подражает природе.
Только в отсутствии жизни можно сохранить красоту. Старость, тлен, повреждения – се это атрибуты жизни. Поэтому создаются чучела, заспиртованные препараты, забальзамированные тела, одно из которых, кстати, лежит в центре самого богатого города мира. Попытка человека быть вечным. Попытка других людей сохранить то, что было для них самым дорогим – хотя бы в виде изрядно изуродованного воспоминания. Спокойствие есть гармония, а где больше спокойствия, чем на забальзамированных лицах, мумифицированных головах? Великие мастера Возрождения боялись спокойствия, оно напоминало им о смерти, где нет движении, нет изменения, - но нет и ярости, и гримас боли, и вожделения, и разочарования. Именно поэтому религия казалась им смертью, но разве в конечном итоге смерть – это не вечная жизнь? Агрессия, желание, любая эмоция – это протуберанец на поверхности светила, кривизна, искажающая идеальную форму сферы. На ликах мертвых мы видим истинную суть жизни.
Именно поэтому я люблю Лавкрафта – эти вечные описания тлена, высохших трупов в хорошо-вентилируемых склепах, мумий, извлекаемых из гробниц. Холод и постоянство, ветер и сухая трава. Большинство любит осень – она вечна. Она пахнет покоем, который мы испытывали, сидя у матери на коленях.
Этот ребенок никогда не жил – повезло ему. Детям никогда не было легко, по крайней мере в нашем мире – ни в прежние времена, ни сейчас. Может быть, это был выкидыш, он даже не успел сделать первый вздох, даже не увидел солнца – беспощадного, ослепляющего, преследующего всю жизнь, как вина. Он останется вечно беззащитным, вечно-трогательным в своей вечной колыбели, и мать никогда не разлюбит его, потому что он останется вечно-невинным. Он не проснется. Ему снится осень. Я смотрю на засушенную тетеревиную лапку и вспоминаю день, когда мы вместе любовались мотыльком под стеклом.